Том 4. История западноевропейской литературы - Страница 154

154

Были и другие вожди войны против войны в Швейцарии: в Кларане жил Ромен Роллан, а по другую сторону, в Цюрихе, жил Ильич. Но только Ильич по-другому воевал с войной, чем Роллан. Он считал, что воевать с войной нужно порохом, пушками, противопоставляя штыкам капиталистов наши штыки, их милитаризму наш милитаризм, их насилию наше насилие. А Ромен Роллан считал, что нужно противопоставить штыку убеждение, насилию — благородство и т. д. Поэтому, когда возник Кинталь и Циммервальд, Ромен Роллан начал говорить, и писать: вы, левые социалисты, грешите тем же грехом. Он смешивал отвратительную войну за отечество с тем, что Маркс считал единственной священной войной, — с войной угнетенных против угнетателей. Роллан говорил: и здесь война и там война! Он не понимал, что та война — ради проклятых целей, а здесь ради прекрасных. Ромен Роллан отводил от нас значительные силы в это русло непротивленства. Это величайшая измена делу мира.

Во Франции же вырос и другой замечательный писатель — Анри Барбюс. До войны А. Барбюс был мало известен. Он, правда, написал недурной роман, но сравнивать его с Роменом Ролланом было нельзя. Во время войны он сам был солдатом, стал полукалекой, пережил все ужасы траншей и ураганного перекрестного огня, под которым он много раз был. Все это он изобразил в романе «Огонь». Эта книга разошлась в очень большом количестве экземпляров. Хотя она по-русски переведена хорошо, но по-русски не передать всего ее духа, потому что А. Барбюс изображает там солдат, которые говорят на своем солдатском языке, и это придает правдивость и соленую прелесть разговорам. И действительно, он так ошельмовал войну, что всякое прославление ее с тех пор стало невозможным. Он изображает, как отпускные солдаты приходят в тыл и видят, что там проделывает буржуазия, которую они грудью защищали. Это совершенно незабываемая страница, это не только мастерство — это гениальность, это сама правда. Тут человек подслушал, что наболело в солдатской груди, и действительно оплевал кровью и желчью буржуазию перед всем миром. Это книга страшная. Не только не красивая, не привлекательная беллетристика, а книга неизбывного человеческого страдания, казалось бы, превосходящего всякие человеческие силы, и совершенно определенно революционно заостренная. Когда война кончилась, А. Барбюс написал воззвание к инвалидам всего мираи создал всемирный союз инвалидов. Чрезвычайно характерно, что, сам будучи инвалидом, ставши во главе всех калек, он сумел сделать этот союз коммунистическим. Это почти полностью коммунистическая организация, которая в ответ на патриотическое прославление и раздачу крестов заявляет: «Мы, жертвы воины, проклинаем войну, но не всякую войну. Хотя у нас нет рук или ног, но по призыву коммунистической партии мы выступим против капитала!»

Когда А. Барбюс занял коммунистическую позицию, Ромен Роллан написал ему послание. Это было послание одного интеллигентского папы к другому, потому что Барбюс занял опять-таки такое положение, что передовая интеллигенция стала колебаться: кто же — тот или этот?

Ромен Роллан прислал письмо с увещанием и отчасти тонким издевательством. Что же, дорогой Барбюс, вы, по-видимому, увлечены Лениным и этими русскими экспериментами? Вы думаете, что вы революционер, вы противополагаете насилие насилию? Я говорю: совсем не надо насилия и т. д. Барбюс с большой глубиной мысли ему отвечал. Эта полемика принадлежит к самым ярким проявлениям теперешних исканий за границей, в особенности во Франции. И так каждый на своем и остался. Барбюс остался коммунистом, а Ромен Роллан совсем от нас отошел.

И когда Дюну а рассказывает, что французская унанимистическая интеллигенция, круги наиболее передовых и социалистически мыслящих людей от нас постепенно отходят, то надо сказать, что у интеллигенции, даже самой лучшей, есть черты, которые делают для нее толстовство более приемлемым, чем коммунизм, потому что интеллигенция — по крайней мере, не самая энергичная, а более мягкосердая часть ее — отходит от буржуазии главным образом потому, что ее возмущает жестокость, потому что буржуа злы, а интеллигенты очень добры.

Но коммунисты ведь тоже не добрые люди, их в особом добродушии нельзя упрекнуть. Они добры, но высшей добротой. Они полагают, что нужна ненависть, как путь для того, чтобы когда-то все люди могли быть добрыми. У мягкотелых интеллигентов недостаточно мужества для того, чтобы произвести операцию. Надо произвести операцию, надо вырезать злокачественную опухоль, а они не могут, не решаются, и завтра больной может от этого умереть. Нам, в нынешний момент, конечно, гораздо больше нужна жестокость хирурга, который режет и спасает человека, нам больше нужно чувство классовой мести по отношению к буржуазии, чем это великодушие. Когда мы победим, в великодушии недостатка не будет, потому что наша победа несет с собой такой общественный строй, в котором не будет корней ни для какой ненависти.

Упомяну теперь еще раз об Анатоле Франсе — писателе, который всю жизнь оставался реалистом. Это — утонченнейший, изящнейший плод французской интеллигенции.

Его язык считается совершенным и образцовым. Он необычайно остроумен, и можно было думать, что этот, с ног до головы скептический, высокообразованный, культивированный барин к нам никакого пути не найдет. Но еще во время дела Дрейфуса он был другом Жореса, занимал левую позицию. На старости лет он, к ужасу всей интеллигенции, примкнул к коммунистическому движению. Вы помните известие, что в какой-то шведской газете появилась статья, которая доказывала, что напрасно коммунисты гордятся поддержкой Анатоля Франса. На это А. Франс письменно ответил, что, действительно, старые годы не позволяют ему активно принять активное участие в коммунистическом движении, но он всем сердцем с ним. Дошедшая до пределов тонкость и интеллектуальная чуткость раскрывает буржуазный обман и сближает этого человека с нами.

154