Том 4. История западноевропейской литературы - Страница 80

Соответственно с этим и все линии в архитектуре изменились. К чему эти завитки, эти постоянные орнаменты, эти сумасшедшие игривые линии, которые словно пляшут? Буржуа сам не плясал и не любил, чтобы другие плясали. Он не мчался в карете, а ходил пешком, вел хорошо бухгалтерию, говорил размеренно. Он считал, что и линии должны быть размеренными. Посмотрите на кресло Людовика XV: ножки у него гнутые, спинка круглая, на него и опереться неудобно, обито оно парчой — голубой или розовой. Кажется, что оно такое хрупкое, будто вот-вот сломается, и такое веселое, будто само готово каждую минуту танцевать гавот. А возьмите кресло стиля Людовика XVI. Оно совсем другое. Это то, что называется вольтеровским креслом, по имени крупного писателя конца царствования Людовика XV и начала царствования Людовика XVI. Все линии его спокойны. Этот стиль, как известно, Французская революция продолжила и развила.

Плеханов очень настаивает на том, что Французская революция сразу покончила с дворянским стилем рококо и сразу ввела свой стиль, взявши за образец Рим и Грецию. Но вот стиль Людовика XVI уже наполовину революционный стиль, а между тем так меблировались дворцы, и сама Мария-Антуанетта, австрийская принцесса, игривая и развратная королева, увлекалась этим стилем. К этому времени буржуазия начала оказывать такое давление, что казалось неудобным и неприличным вести прежний образ жизни. Умные дворяне стыдились прежнего стиля и его несерьезности — ведь времена настали серьезные. Все стало подтягиваться, вести линию на серьезность. Поэтому надо отметить, что первые признаки буржуазного стиля проявились уже при Людовике XVI. Менялось направление и в литературе.

Самым великим писателем этого переходного времени был Вольтер. Очень характерны дружеские связи Вольтера. Вольтер был в хороших отношениях со всеми руководителями французской монархии, со всеми представителями просвещенного абсолютизма в Европе. Он не только имел друзей среди аристократов Англии и был в личной дружбе с Фридрихом Великим, но был в переписке и с Екатериною II, и с Иосифом II австрийским, и с целым рядом мелких владельцев типа просвещенного абсолютизма.

Что такое этот просвещенный абсолютизм? Можно ли назвать просвещенным абсолютизмом режим Людовика XVI? Нет, нельзя, потому что Людовик XVI не был еще заинтересован в том, чтобы вести линию буржуазии полностью, да и сама буржуазия тогда еще не выявила всех основных черт своей линии. Людовик XVI вел главным образом линию короны. Но к середине XVIII века мы уже наблюдаем всюду, по всей Европе, значительный рост буржуазии. Отсталые страны, как Россия или в меньшей степени Германия, где торговый капитал далеко еще не развился до таких пределов, как в Англии и во Франции, вынуждены усиленно развивать торговый капитал, чтобы не отстать от конкурирующих стран. И уже Петр I лихорадочно заботится о насаждении у нас торгового капитала, потому что он понимает, что если отстанешь в этом отношении, то будешь бит. Капитализм есть существенная сторона вооружения народа. А почему вообще «народ» так хочет вооружаться? Откуда это стремление к созданию больших держав с выходами к морю? Что заставляет всех государей думать об этом «выходе к морю»? Они хорошо понимали, что надо ввозить золото, а не вывозить его. Создается меркантильная система и крепнет ее влияние. Государство осознает себя как торговую компанию, в которой дворяне получают жирную мзду от того, что эта торговая компания зарабатывает, но доминирующим лицом является все-таки торговец. Правда, дворянские монархи века просвещения, от Петра Великого до Фридриха Великого, представляли собою людей, которые не признавали себя слугами буржуазии, — скорее они считали себя первыми среди дворян, и действительно, огромное, доминирующее влияние в политических вопросах оказывали на них дворяне; но у них был верный инстинкт, они не могли не понять, что для охранения интересов дворянства нужно развернуть торговлю, а раз так — надо вести соответственную политику, надо, чтобы была какая-то минимальная интеллигенция, чтобы развивалась грамотность, чтобы иностранцы заезжали к ним и чтобы свои ездили за границу. Так было во всех странах. И все крупные представители так называемого просвещенного абсолютизма, которые носят название «великих», представляют собою монархов, вынужденных вести широкую и рациональную политику, осуществлять идеи, продиктованные уступкой торговому капиталу, и вести соответственную внешнюю политику.

Вольтер был представителем именно той солидной, изысканной, принятой при дворе буржуазии, которая могла оказывать соответственное воздействие на коронованных особ. Коронованные особы потому и любили Вольтера, что он был невенчанный король буржуазии и притом не только французской, но всеевропейской.

Этот некоронованный король буржуазии желал союза с монархией, так как он не видел иного исхода. Ему казалось, что именно просвещенная монархия, которая слушается его, Вольтера, и подобных ему людей, — это наилучшее орудие правильного прогресса. Он был сатанински умный человек и не мог не видеть слабости «величеств», не мог над ними не подтрунивать, иногда так, что коронованные особы сердито косились на него, но он подтрунивал над личностями, а не над самой монархией. Монархия представлялась ему естественной рациональной формой. Никаких республиканских идей у Вольтера нет. С политической точки зрения он представляется почти опорой монархии. И вольтерьянцами делались поэтому, вплоть до нашей дикой России, самые настоящие помещики, не находя в этом ничего зазорного.