Том 4. История западноевропейской литературы - Страница 183

183

Очень кстати приводит наш критик характеристику, которую дает себе сам Моран:

«Кажется, на мою долю выпало все, что есть в человеческом роде темного, непокорного, плодотворного и нечистоплотного».

Наконец, чтобы закончить, Жермен отмечает еще в Моране смехотворность и наглость.

Портрет получается довольно полный. Но по поводу позднейшей книги Морана «Люис и Ирена» Жермен отточил еще хорошенький шип: «Как поучительно, синтетично и непобедимо оркеструет Моран все эти модные тики и наипоследнейшие пороки. Ну, разве это не король в смокинге на наш мутный и пьяный час!»

О нем довольно.

V

Писателя Валери Ларбо Жермен считает обновителем романа. Лучший из этих романов описывает впечатления писателя между двумя молодыми женщинами, лежащими с ним в одной постели.

«Да, — говорит наш критик, — это сладострастник, который мечтает или, вернее, пересматривает свою сокровищницу и стирает пыль с ее предметов».

Но дальше мы узнаем еще более интересные вещи об этом обновителе романа: «В нем есть приводящая в отчаяние сухость, но также лояльный анализ, который тискает удовольствие, пока не выдавит из него последний сок. Стоит ли говорить, что все кончается худо: привкусом пепла и „великого ничто“. Беспощадная ясность ума этого южанина рассеивает для него даже самые дорогие миражи».

VI

А вот и тончайший среди топких — г. Жан Жироду.

«Наш любимейший автор» — так приветствует его наш критик; но на следующей же странице называет его «скучающим шарлатаном», который «берет всю жизнь в шутку, с высоты крыши пренебрежительно прощается со всем миром».

И тут приводится самохарактеристика писателя: «Одним нужна скрипка, палитра или лира их собственного разбитого сердца; а с меня довольно папиросы».

И характеристику самого знаменитого романа Жироду «Зигфрид и Лимузин» Жермен заканчивает словами: «Премилое и претщетное пускание дыма».

VII

Далее автор переходит к самым молодым.

Вот перед вами Франсуа Мориак с нашумевшей книгой «Тело и кровь».

«С религиозной точки зрения, — свидетельствует Жермен, — это может заставить рычать от негодования. Длинные страницы пытаются быть благочестивыми и полными небесного восторга, а на самом деле они земные до пошлости и даже до грязи. Нечто очень близкое к проституции выдается за путь благодати божьей. Бог смахивает на сводника».

Тем не менее Мориак удостаивается названия «хищника благородной расы: католического эпикурейца, молодого денди, от которого пахнет литургией, сквозь душу которого течет вино Диониса пополам со святой водой».

Ну разве не портрет? И разве не отвратителен оригинал этого портрета?

VIII

Дальше следует еще более нашумевший столп модной литературы, Пьер Дриё ла Рошель.

Этот, по мнению Жермена, «дает подножку демократии и цивилизации».

«Он дает вам кирпичом по темени, и это спасительно. Это заставляет вас задуматься или, по крайней мере, чихнуть».

Г-н Дриё — патриот, он сам определяет свой патриотизм: «Я люблю Францию, как женщину, встреченную на улице. Я люблю французов. Непристойно пошутить, поговорить о женщине и о войне можно только с ними: для этого я пошел бы за ними хоть на другую звезду».

«Это очаровательно», — замечает Жермен.

А по нашему мнению — более нагло идиотской формулы патриотизма еще никто не придумывал.

Притом же: «Заключительный аккорд его есть тяжелое отчаяние», и весь он характеризует собою «столь печальное и столь часто встречающееся банкротство молодежи».

IX

Вот еще один из мушкетеров модной литературы — Аир и де Монтерлан. Ему только двадцать четыре года. Послушайте, в каких терминах воспевает его Жермен: «Твои великие крестные — д'Аннунцио и Баррес, — начинает он звучно и органно, но продолжает: — В гигантской тени их бессилья, столь братского тебе, ты можешь смотреть на собственное бессилие, не краснея. Сухость и жестокость — вот основы их души и твоей!..» «Он истинный сын войны: противоречивый, сложный, практичный, декадент и спортсмен. Но, кроме того, в нем много вышедшего из моды и позаимствованного у Барреса».

Не без удивления узнаем мы, что «интереснейшей частью его главного произведения является десяток страниц, посвященных описанию мускулов некоего Доминика».

По Жермену, основные его мотивы: «сексуальность, война, спорт, жестокость и католицизм».

Хорошенькое месиво предлагает г. Монтерлан в качестве пойла своей публике.

Герой его романа «Рай в тени сабель» немедленно после случайного изнасилования маленькой девочки идет в капеллу и молится богородице.

Любовь к спорту и молодым атлетам сводится к «грубости и жестокости».

«Больше же всего г. Монтерлан любит войну».

К этому нечего добавлять.

X

Филипп Супо, автор романа «Добрый апостол», одно время принадлежал к группе «Дада». Как мы увидим ниже, эта группа пережила своеобразные судьбы. Но Супо покинул ее в самый интересный момент, да и до того он был наименее типичным из дадаистов.

Это не мешает ему быть весьма заметной фигурой в модной литературе.

С самого начала Жермен предупреждает нас, что Супо является «опечаленным — еще до всякого страдания, и уставшим еще до всякого жизненного опыта».

Один из его героев, Обри, обращается в католичество. «Это просто трусость потерпевшего кораблекрушение, — повествует Жермен, — хитрость побежденного. Супо жестоко разоблачает этот жест. Это просто нечто вроде опиума».

Разводя руками, наш критик констатирует беспричинное отчаяние автора.

183