Том 4. История западноевропейской литературы - Страница 184

184

«Из какой пропасти возник этот вампир? — спрашивает он себя. — Тут и буржуазная наследственность, усталость нескольких поколений, и печаль переходного времени, когда обрушились все верования и не народилось ничего нового… Супо — это маленький Гамлетик, мало романтичный, на кладбище, на котором Европа похоронила 12 миллионов своих сынов».

Я же вам говорил, что шипы г. Жермена бывают остры.

XI

Жозеф Дельтейль характеризуется критиком как «женственный кирасир, который при расквартировании полка в провинциальном городе получил постой в публичном доме. Быть может, он незаконный сын Морана, изнасиловавшего еще в гимназический период какую-нибудь нигилистку».

«Без всякой причины автор в романе „Река любви“ погружает нас в грязную воду».

«Он напоминает мне Керубино, переодевшегося казачкой и явившегося ко двору Ленина» (! — А. Л.).

Наконец, последняя цитата, касающаяся Дельтейля: «Я сожалею, что у нас нет заведенных американцами комитетов бдительности. Там заседает несколько почтеннейших старых дев, обращающих внимание властей на дурные книги. Может быть, тогда Дельтейлю придумали бы наказание, по жестокости и монотонности равное чтению нескольких сот страниц его упрямой порнографии».

Пикантнее всего, что этот «упрямый порнограф» стал теперь героем дня. Он написал крайне неприличную книгу об Орлеанской деве. Книга шокировала всех. Во втором издании он немного разжижил свою порнографию. Но ее осталось достаточно. И что же? Жюри «Фемина», состоящее из почтеннейших писательниц под председательством графини де Ноайль, дало этой книге премию. Газеты пошумели — и примирились.

Очевидно, почтенные французские дамы совсем не похожи на почтенных американских старых дев.

XII

До сих пор мы говорили о юных, теперь будем говорить о мальчиках.

Синдралю двадцать один год. Он нашумел книгой «Эфемерный город». Вот что говорит о нем наш путеводитель:

«Чем становится любовь под тяжкой насмешкой этого юноши? Разрушенной комедией, химически разложенной перед нами. Такова тенденция нашей молодежи. Она выросла среди ужасных зрелищ глупейшей из войн. Она видела омерзительное (sic!) правительство, наблюдавшее бойню и думавшее только о своей политической карьере. Есть отчего стать циниками».

У Синдраля находится сила, по крайней мере, для горькой и режущей насмешки над современным общественным строем, хотя он не делает отсюда никаких выводов.

Зато Филипп Баррес, сын своего отца, тоже двадцати одного года, очень похож на своего батюшку. Этим все сказано. Его книга есть сплошное прославление войны.

XIII

Мы подходим к юноше чрезвычайно многообещающему и своеобразному, именно к нашему с недавних пор товарищу Луи Арагону. Вместе с Бретоном и Тзара Арагон основал «Дада». В то время как Бретон был главным выдумщиком, — так сказать, Бриком всей компании, — и писал манифесты, Арагон разразился книжками рассказов, среди которых попадались вещи, до крови заушавшие буржуазную действительность.

В то время Арагон просто, так сказать, дурачился и давал волю тому же цинизму, что и у Синдраля, только более смелому, почти бандитскому.

За бандита и считали его приличные писатели, даже его «друг» Жид.

Но движение «Дада» было беспринципно. Бретон пошел дальше и основал сюрреализм.

Что такое сюрреализм — понять трудно.

С одной стороны, это — субъективизм самый крайний, вроде немецкого крайнего экспрессионизма; с другой стороны — это отказ от творчества, как невозможного в душной буржуазной среде. Наконец, это политическое и культурное провозглашение анархизма.

Уже в это время Жермен писал об Арагоне: «У него ленинская сила логики: это гильотина, вся увитая, однако, цветами поэзии».

От Ленина в нем заметно было мало, но «гильотинность» в нем действительно была налицо.

Как раз в дни моего пребывания в Париже Б ротон и Арагон объявили себя коммунистами и вошли в редакцию «Кларте».

Что выйдет из этого — мы не знаем. Но самое левое крыло отвратительной модной литературы нынешней Франции, ее эффектничающей молодежи, как будто все же нашло выход.

Махнув рукой на всю элегантную ярмарку, изображенную нам «шипом» Жермена, пожелаем, чтобы товарищи Бретон и Арагон оказались надолго нашими спутниками.

Новая пьеса Ромена Роллана

I

Один из поклонников Ромена Роллана, по случаю его шестидесятилетия, почтительно назвал его возвышенным Дон Кихотом нашего времени. Мне кажется верным изобразить под чертами Дон Кихота современного идеалиста в его столкновении с революционной реальностью.

Среди приветствовавших Ромена Роллана по поводу его шестидесятилетия одно из первых мест занял М. Горький; он посвятил Ромену Роллану и свою последнюю беллетристическую вещь — «Дело Артамоновых».

Идея современного донкихотизма особенно ярко возникла в моем уме, когда я присутствовал при беседе между Владимиром Ильичом Лениным и М. Горьким. Горький жаловался на обыски и аресты у некоторых людей из интеллигенции Петрограда.

— У тех самых, — говорил писатель, — которые когда-то всем нам — вашим товарищам, и даже вам лично, Владимир Ильич, оказывали услуги, прятали нас в своих квартирах и т. д.

Владимир Ильич, усмехнувшись, ответил:

— Да, славные, добрые люди, но именно потому-то и надо делать у них обыски. Именно потому приходится иной раз скрепя сердце арестовывать их. Ведь они славные и добрые, ведь их сочувствие всегда с угнетенными, ведь они всегда против преследований. А что сейчас они видят перед собой? Преследователи — это наша ЧК, угнетенные — это кадеты и эсеры, которые от нее бегают. Очевидно, долг, как они его понимают, предписывает им стать их союзниками против нас. А нам надо активных контрреволюционеров ловить и обезвреживать. Остальное ясно.

184